Хлеб дают

Кажется, именно так должна выглядеть обреченность: тихо, покорно, дисциплинированно.

Муравейник, в котором уже никто никуда не спешит и даже не возмущается. Нудно, тягуче, смирно.

— Два хлеба, два батона.

— Хлеб и два батона.

— Какой батон получше?

— По такой цене весь одинаковый.

На Комаровке теперь выстраиваются огромные очереди за дешевым хлебом. Возле лотков с итальянскими булочками — пусто. Возле ярких витрин с аппетитными тортами — почти никого. Торговки печеньем и конфетами тоже откровенно скучают. А вот в левое крыло крытого рынка просто невозможно пробиться: тут минчане в огромных очередях стоят за дешевым хлебом.

Смирно стоят. Молча.

— Мало ли что в газетах пишут! — вдруг взрывается продавщица. — Не бывает у нас хлеба по тысяче рублей! Не выпускают его уже! Не привозят!

И вновь гнетущая тишина. Шарканье ног. Тихий шелест принесенных с собой ради все той же экономии целлофановых пакетиков.

— Следующий!

В очередях за хлебом — люди разные. И моложавые пенсионеры, и люди среднего возраста. Стариков, как мне показалось, даже поменьше. Может, они в будние дни на рынок стараются попасть, а может, не каждый уже и доедет. Не знаю

А вот молодежи почти нет. Хотя они подходят к хлебным рядам, опасливо косясь на очередь. Активно пытаются разглядеть через спины стоящих плотной стеной людей, что же там, такое дефицитное, на прилавках?

Хлеб?!

Удивленное недоумение.

И уходят как-то уже не так бодро. Эти дети до недавнего времени вообще не знали, что такое очереди. Зато сейчас постепенно узнают, что бывают даже очереди за хлебом.

А взрослые все так же молчат. Дисциплинированно жмутся друг к другу и к прилавкам с хлебом, оставляя проход для желающих попасть в павильоны с сухофруктами и кофе. Правда, желающих почти нет.

Тем временем бодрый голос по громкоговорителю радостно вещает: “Открылся новый магазин вещей сэконд-хэнд. Приглашаем за покупками!”

— Как это не объявили, что магазин поношенных вещей у нас самый крупный в Европе! Самый лучший! Самых поношенных! — наконец, не выдерживает женщина лет пятидесяти. — Позор!

— А у меня зарплата на двести тысяч меньше, чем в прошлом месяце. Потому что на заводе опять простои начались, — начинает оправдываться другая, будто слово “позор!” было адресовано лично ей. — Просто страшно…

Очередь разговор не поддерживает. По-прежнему молчит.

Плохо молчит.

Это не покорность и не обреченность. Это сосредоточенная озлобленность. Когда всем все уже понятно и говорить больше не о чем. Когда еще непонятно, что делать, но уже ясно, что делать что-то надо.